Александр блок

Блок вспомнил, как часы напролет стоял под кафельными сводами в передней родильного приюта. Неистребимый больничный запах насквозь пропитал воротник шубы, за дверью акушерка, переговариваясь с доктором, готовила для Любы ванну. Сверху несся неистовый вопль какой-то роженицы. Четыре дня длилась пытка; Любе сделали операцию - хлороформ, щипцы. Температура держалась под 40, она выжила чудом. А их сын - Любин сын - через неделю после рождения умер. Тогда, в феврале 1909 года, Блок переживал потерю сильнее, чем Люба.
Помнится, узнав о том, что жена беременна - на гастролях у нее был роман с начинающим актером из их труппы - и аборт делать поздно, он читал Любе нотации: какую пошлость и гадость она совершила, но раз так, пусть ребенок будет и считается общим. В глубине души Александр надеялся, что младенец объединит их, он станет чаще видеть жену дома - Блок очень скучал, когда она уезжала.
Люба перестала искать шарлатанов по объявлениям в «Новом времени», а Блок за месяцы ожидания привык к мысли, что малыш и вправду его... Порвал письмо, в котором Люба писала о своей любви: «Я в первый раз на свободе. Это опьяняет, я захлебываюсь. Не буду рассказывать тебе фактов. Знаю одно, что вернусь к тебе». Александр не хотел ничего знать, но позже жена выложила и факты.
Блок слушал с каменным лицом: момент близости с этим актеришкой Люба назвала лучшим в своей жизни - никогда она не знала большей «полноты бытия»! Всю их совместную жизнь и душевное единение затмила краткая страсть к молодому хищному зверьку, малообразованному, не знавшему ни одного иностранного языка и по-русски-то изъяснявшемуся с акцентом - харьковским комканьем слов... Временами жена казалась Блоку страшным, дурным, мрачным, низким существом, посланным мучить, уничтожать его и разрушать вечные ценности. А иногда милее всего было прошедшее, Люба - святое место его души.
И чем-то она ему помогает - может быть, тем, что отняла? В вагоне душно. Где-то рядом пили водку, били девчонку, плакал младенец. Уснуть Блок не мог - лежа задыхался, а сидя в неудобном вагоне можно только дремать. В полусне привиделся Биарриц, где они отдыхали с Любой. У него, как сейчас, болело ухо, и Буся, так он ласково называл жену, вставала ночью его лечить.
Утром он смотрел из окна как она купалась. Люба любила воду и обычно заплывала далеко, но он вдруг почему-то испугался, что с ней может случиться беда, и бросился на пляж. Перескакивая через ступеньки, думал, что никогда не умел ее любить. «И все-таки - люблю, люблю, люблю!» - твердил как молитву. Люба вышла из воды и, не посмотрев на него, заговорила с каким-то незнакомым купальщиком. Ярко светило солнце, у ног тихо плескались волны, за столиком в кафе раздавался смех, а он вдруг почувствовал дикую тоску.
Именно за границей Блок понял, что нет места на свете страшнее России, но нигде, кроме России, он жить несможет.
Родина встретила сплошными серыми тучами, мокрой платформой с двумя телеграфистами, одиноким солдатом с винтовкой за спиной да кричащей на ветер бабой. В Петербурге его поджидала последняя страсть - такая отчаянная, что Александр одно время думал: она затмит Любу. Даму тоже звали Любовью...
Любовь Дельмас пела в Театре музыкальной драмы. Блок увидел ее в роли Кармен и с первого взгляда безумно влюбился в высокую, худощавую, рыжеволосую женщину, в ее неповторимый низкий голос. Почти месяц безуспешно пытался познакомиться - выстаивал у подъезда, посылал цветы и письма. Наконец она ему ответила, и два года сжигающей любви незаметно перетекли в спокойную дружескую привязанность.
Дельмас прислала Блоку на именины муки: дорогой, трогательный и унижающий подарок. Недавно он пытался вспомнить, сколько же было у него женщин - сто? двести? триста?
«Всего две, - записал он в дневнике.
- Люба и все остальные».
Люба встретила Блока на вокзале, и они пешком отправились домой на угол Пряжки. Он всегда выбирал место для жилья поближе к реке - сказывалась детская любовь к воде и кораблям. Из окон их квартиры открывался вид на нескончаемые доки балтийских верфей, Свято-Сергиевский монастырь и церкви Гутуевского острова. До моря рукой подать... Они с Любой медленно брели мимо разрушенных домов, срубленных деревьев по зарастающим травой проспектам.
Навстречу прошла колонна солдат, распевавших песню, и Люба заметила, что Блока передернуло. Наверное, опять вспомнил «Двенадцать». Он давно не читает свою поэму, сколько его ни просят. Теперь при муже и слова о ней произнести нельзя, а ведь писал «Двенадцать» на одном дыхании. Три года назад ему казалось, что нашлась сила, которая спасет Россию. Любу тоже захватила стихия революции. Она даже придумала строчку, которая Саше очень нравилась, - «Шоколад «Миньон» жрала». Поэма стала семейным заработком: каждый вечер Люба читала ее в кафе «Привал комедиантов», где собирались модные поэты и буржуазная богема. Ничтожные личности, сильно накрашенные женщины приходили послушать «жену знаменитого Блока, продавшегося большевикам». Кстати, большевикам поэма не нравилась из-за «устаревшего символа - Христа». Блока ругали со всех сторон, но надо было бороться буквально за хлеб насущный, поскольку его отсутствие Александр переносил очень тяжело. Полетело на рынок содержимое пяти сундуков Любиного актерского гардероба, драгоценности, мебель, книги... Блок вынужден служить, чтобы получать паек; его избирают в разные комиссии; иногда случается до пяти заседаний в день. Люди одеваются кое-как, перестали следить за собой; но Блок упорно продолжает ходить свежевыбритым, в белом свитере с высоким воротником и не говорит о бытовых тяготах.
С 18-го года поэт не написал ни строчки. Закончив «Двенадцать», он несколько дней ходил переполненный не то шумом, не то гулом, а потом... все смолкло. Божественной музыки стихов больше нет. Он слышит только, как разгружают дрова, как жалуется мать и плачет жена, чистя селедку. Чтобы поддержать любимых женщин, Александр смастерил шутливые ордена «Революционная мама» и «Революционная Люба».
Больше всего Блока мучит то, что он никак не может завершить «Возмездие» - а ведь поэма задумывалась как искупление грехов. Он бесконечно правит написанное, а до конца далеко. Видно, нет ему прощения. Все чаще накатывает жажда разрушения - Блок бьет зеркала, ломает мебель, а после шепчет, прижимаясь к Любе, как ребенок: «Что со мной, Бусенька? Помоги мне! Я знаю, что однажды во сне сойду с ума!» Доктора ставят диагноз - «психастения», настаивают на лечении в Финляндии, но поэт упорно не желает уезжать... Блок выглядел страшно изможденным и за всю дорогу до дома ни разу не улыбнулся - такого прежде не бывало. «Вот и съела гугнивая матушка-Россия, как чушка, своего поросенка», - тихо сказал Любе.
Через три месяца, 7 августа 1921 года, Блок умер, не приходя в сознание. С сильно поредевшими волосами, темной бородкой и седыми висками поэт стал неузнаваем. Последние дни его были ужасны - боли не прекращались, морфий не помогал, и он кричал непрерывно, днем и ночью. Все это время рядом с ним была одна Люба. В наступившей вдруг тишине она плакала на полу комнаты, в которой не осталось мебели - в ушах продолжал звучать Сашин голос...